Отрывок.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Г е н р и х  III, король французский.[1]

Е к а т е р и н а  М е д и ч и, королева-мать.

Г е н р и х  Л о т а р и н г с к и й, герцог де Гиз.[2]

Е к а т е р и н а  К л е в с к а я, герцогиня де Гиз.

П о л ь  Э с т ю э р,  граф де Сен Мегрен, любимец короля.

Н о г а р е  д е  л а  В а л е т т,  барон  д' Эпернон, любимец короля.

А н н  д' А р к, виконт де Жуайёз, любимец короля.

С е н - Л ю к, любимец короля.

Д ю  А л ь д, любимец короля.

Б ю с с и  д' А м б у а з, любимец герцога Анжуй­ского.

Б а л ь з а к  д' А н т р а г, чаще именуемый А н т р а ге.

К о з и м о Р у д ж е р и, астролог.

С е н - П о л ь, оруженосец герцога де Гиза.

А р т юр, паж герцогини де Гиз.

Б р и г а р, лавочник, лигер.

Б ю с с и - Л е к л е р к, прокурор, лигер.

Л а ш а п е ль- М а р т о, контролёр счётной палаты, лигер.

К р ю с е, лигер.

Ж о р ж, слуга Сен-Мегрена.

Г - ж а  д е  К о с с е, фрейлина герцогини де Гиз.

М а р и ‒ фрейлина герцогини де Гиз.

П а ж  Б а л ь з а к а  д' А н т р а г а.

Время действия ‒ воскресенье, 20, и понедельник, 21 июня 1573 года.[3]

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

ЕКАТЕРИНА МЕДИЧИ

Просторный кабинет Козимо Руджери. Кое-где физические и хими­ческие приборы; на заднем плане в полуоткрытом окне телескоп.

Сцена первая

Р у д ж е р и, затем Е к а т е р и н а  М е д и ч и. Руджери, подперев голову рукой, сидит над астрологическим фолиантом и делает измерения циркулем; справа на столе, освещая всю сцену, горит лампа.

Р у д ж е р и. Так! Это заклинание будет и сильнее и безошибочнее. (Смотрит на песочные часы.) Ещё и девя­ти нет. Когда же наступит полночь и я смогу произвести опыт? Удастся ли он, наконец? Сумею ли я вызвать одно­го из духов, которых, как утверждают, человек способен подчинить своей воле, несмотря на то, что они могущест­веннее его? А что если человек ‒ последнее звено в цепи живых существ?

Через потайную дверь входит Е к а т е р и н а М е д и ч и; снимает чёрную полумаску.

(Словно что-то сравнивая, открывает другой фолиант и вскрикивает.) Опять сомнения!

Е к а т е р и н а. Отец мой!.. (Дотрагиваясь до Рудже­ри.) Отец мой!..

Р у д ж е р и. Кто здесь?.. А, это вы, ваше величество! Уже девять, такой поздний час, а вы отваживаетесь хо­дить одна по пустынной улице Гренель!

Е к а т е р и н а. Я пришла не из Лувра, отец, а из оте­ля де Суассон: оттуда в ваш приют можно попасть под­земным ходом.

Р у д ж е р и. Я никак не ожидал чести...

Е к а т е р и н а. Прошу прощенья, Руджери, что пре­рвала ваши учёные занятия. При других обстоятельствах я попросила бы разрешения помочь вам, но сегодня…

Р у д ж е р и. Что-нибудь случилось?

Е к а т е р и н а. Покамест нет. Вы же сами составили гороскоп на этот месяц, и согласно вашим расчётам ни нам, ни августейшей особе нашего сына не угрожает ни­какая опасность до конца июня. Сегодня двадцатое. И ни­что ещё не дает повода усомниться в точности ваших пред­сказаний. Даст бог, они сбудутся полностью.

Р у д ж е р и. Дочь моя, вам, наверно, угодно получить новый гороскоп? В таком случае соблаговолите подняться со мною на башню; ваши познания в астрономии позволят вам без труда понять мои выкладки и проверить их. Со­звездия сияют сейчас полным блеском.

Е к а т е р и н а. Нет, Руджери, мои глаза прикованы к земле. Вокруг короля, как и вокруг солнца, движутся све­тила, яркие, но зловещие. Их-то и надеюсь я обезвредить с вашей помощью, отец мой.

Р у д ж е р и. Повелевайте, дочь моя, я готов повино­ваться.

Е к а т е р и н а. Да, знаю, вы мне преданы. Впрочем, и моё покровительство, хотя и тайное, тоже небесполезно для вас: ваша слава, отец мой, создала вам немало врагов.

Р у д ж е р и. Знаю.

Е к а т е р и н а. Ла Моль сознался перед смертью, что восковые изображения короля, найденные на алтаре и пронзённые ударом кинжала в сердце, он получил от вас. Те же судьи, которые отправили его на костёр, легко на­шли бы под пеплом достаточно жару, чтобы разжечь но­вое пламя... для Козимо Руджери.

Р у д ж е р и (боязливо). Знаю, знаю.

Е к а т е р и н а. Не забывайте об этом. Будьте и впредь мне верны, и пока небо не лишило Екатерину Медичи власти и жизни, вам ничто не грозит. Помогите же ей со­хранить и то и другое.

Р у д ж е р и. Чем я могу служить вашему величеству?

Е к а т е р и н а. Прежде всего ответьте: вступили вы в Лигу ^[4], как я вам велела в своём письме?

Р у д ж е р и. Да, дочь моя. Больше того, первое собра­ние лигеров состоится в моём доме: никто из них и не подозревает, что ваше величество почтило меня своим вы­соким покровительством. Как видите, я понял вас и сде­лал даже больше, чем вы приказывали.

Е к а т е р и н а. И вы, разумеется, поняли также, что эхо речей лигеров должно прозвучать не в кабинете ко­роля, а в моём?

Р у д ж е р и. Разумеется, разумеется.

Е к а т е р и н а. Тогда слушайте, отец мой. Вы живёте в полном уединении, вы посвятили себя науке, у вас нет времени следить за придворными интригами. К тому же глаза ваши, привыкшие к прозрачности неба, утратили бы свою остроту в душном и обманчивом воздухе двор­цов.

Р у д ж е р и. Вы ошибаетесь, дочь моя: отголоски мир­ской суеты долетают порой даже сюда. Мне известно, что король Наваррский [5] и герцог Анжуйский [6] тайно покинули дворец и удалились ‒ один в своё королевство, другой в провинцию, которой он управляет.

Е к а т е р и н а. И хорошо сделали: в Париже они опас­нее для меня, чем вдали от него. Прямота Беарнца и не­решительность герцога Анжуйского мешают им стать серьёзной угрозой для нас. Истинные наши враги гораздо ближе. Вы, конечно, слышали о кровавой дуэли два­дцать седьмого апреля у ворот Сент-Антуан? В ней уча­ствовало шестеро молодых придворных, из коих пало чет­веро; трое из убитых были любимцами короля.

Р у д ж е р и. Да, я слышал, что он весьма опечален этим; я видел великолепные надгробия, которые он пове­лел воздвигнуть над могилами Келюса, Шомберга и Мо­жирона ‒ он был к ним очень привязан. По слухам, он пообещал врачам сто тысяч ливров, если они сумеют спас­ти Келюса. Но в силах ли земная наука исцелить челове­ка от девятнадцати ударов шпагой? Правда, Антраге, убийца Келюса, понёс-таки наказание ‒ его отправили в ссылку.

Е к а т е р и н а. Всё это верно, отец мой. Но горе коро­ля уже проходит, тем более что оно было несколько на­пускным. Место Келюса, Шомберга и Можирона уже за­няли д'Эпернон, Жуайёз и Сен-Мегрен. Завтра ко двору возвращается Антраге ‒ этого требует герцог де Гиз, Ген­рих же ни в чём не смеет отказать своему кузену Гизу. А герцог ‒ мой враг, равно как и Сен-Мегрен. Этот юный бордосский дворянчик внушает мне тревогу. Он учёней Жуайёза и д'Эпернона и, главное, менее легкомыслен. Влияние его на Генриха столь велико, что страшит меня. Отец мой, он может сделать из Генриха короля!

Р у д ж е р и. А что хотел бы сделать из него герцог де Гиз?

Е к а т е р и н а. Монаха. Я же не хочу ни того, ни дру­гого. Мне нужно нечто среднее между ребёнком и взрослым мужчиной. Для того ли я расслабляла сердце Генри­ха наслаждениями и усыпляла разум его суеверием, чтобы не моя, а чужая воля владела его душой и направляла её по своей прихоти? Нет, я воспитала в сыне нужный мне характер для того, чтобы мой сын принадлежал мне. Я подчинила этой цели все свои политические расчёты, всю свою изворотливость. Во Франции есть король, но править ею должна я, чтобы потомки сказали: «Генрих Третий царствовал при Екатерине Медичи». До сих пор мне это удавалось, но эти два человека...

Р у д ж е р и. А почему бы вашему слуге Рене не изго­товить для них какое-нибудь душистое снадобье, вроде того, которое вы послали Жанне д'Альбре [7] за два часа до её кончины?

Е к а т е р и н а. Нет. Я ещё нуждаюсь в этих людях: они поощряют слабоволие короля, а оно ‒ моя сила. Бу­дет достаточно, если я разожгу в них страсти, идущие вразрез с их политическими целями. Тогда я отодвину их, прорвусь к королю, одинокому в своей слабости, и обрету над ним прежнюю власть. Я уже знаю, как это сделать. Молодой Сен-Мегрен любит герцогиню де Гиз.

Р у д ж е р и. А герцогиня его?                      

Е к а т е р и н а. Тоже, хотя, может быть, ещё не отдаёт себе в этом отчета. Она ‒ рабыня своей добродетельной репутации. Но им уже нужно немногое ‒ случайная встре­ча, разговор с глазу на глаз, и страсть вырвется наружу. Она сознаёт это и старается избегать Сен-Мегрена. Но се­годня они увидятся, и увидятся наедине, отец мой.

Р у д ж е р и. Где же?

Е к а т е р и н а. Здесь. Вчера в покоях короля я слыша­ла, как Жуайёз и д'Эпернон сговаривались с Сен-Мегре­ном отправиться сюда и заказать вам свои гороскопы. Так вот, первым двум вы предскажете всё, что вам заблагорас­судится,‒ что они достигнут вершин счастья, что король породнится с ними... Найдите только способ удалить этих юных глупцов и остаться наедине с Сен-Мегреном. Вырви­те у него признание, разожгите в нём страсть, скажите ему, что он любим, что ваше искусство поможет ему, обещайте устроить свидание. (Указывает на резную стену.) Герцогиня уже там, в алькове, за этой резной стеною, которая устроена так, чтобы при нужде я могла всё видеть и слышать, оставаясь незримой. Клянусь мадонной, этот тайник не раз уже бывал нам полезен: мне ‒ для моих политических дел, вам ‒ для ваших магических опытов.

Р у д ж е р и. Как удалось вам привести её?

Е к а т е р и н а (открывая потайную дверь). Уж не воображаете ли вы, что я спрашивала её согласия?

Р у д ж е р и. Значит, вы воспользовались подземным ходом?

Е к а т е р и н а. Разумеется.

Р у д ж е р и. А подумали вы о тех опасностях, кото­рым вы подвергаете вашу крестницу Екатерину Клев­скую? Любовь Сен-Мегрена, ревность герцога...

Е к а т е р и н а. Именно эта любовь и эта ревность мне и нужны. Господин де Гиз пойдёт чересчур далеко, если мы его не остановим. А эта история отвлечёт его. К то­му же вы ведь знаете мой девиз:

Иди любым путём,

Но только сладь с врагом.

Р у д ж е р и. Стало быть, дочь моя, вы решились от­крыть герцогине тайну этого алькова?

Е к а т е р и н а. Герцогиня спит. Я угостила её чашкой того сока арабских бобов, которые вы привезли из ваших скитаний, и подмешала в напиток несколько капель сно­творного, также полученного от вас.

Р у д ж е р и. Тогда она спит крепко ‒ это сильное снадобье.

Е к а т е р и н а. Да... Можете вы разбудить её в случае необходимости?

Р у д ж е р и. Хоть сейчас, если вам угодно.

Е к а т е р и н а. Упаси вас боже!

Р у д ж е р и. Я, кажется, вам уже говорил, что, про­снувшись, она некоторое время не в силах будет собрать­ся с мыслями: память вернётся к ней не раньше, чем гла­за её начнут различать предметы.

Е к а т е р и н а. Да, говорили. Тем лучше: она не дога­дается, что дело тут в вашей магии. Сен-Мегрен же суеве­рен и доверчив, как все его сверстники. Он влюблён, он ничего не заподозрит. К тому же вы не дадите ему собра­ться с мыслями. Можно ли открыть альков, не выходя из кабинета?

Р у д ж е р и. Да. Стоит лишь нажать на пружину, скрытую в раме этого магического зеркала... (Нажимает на пружину, дверь алькова приоткрывается.)

Е к а т е р и н а. Остальное довершит ваша ловкость, отец мой. Полагаюсь на неё. Который час?

Р у д ж е р и. Не знаю, ваше величество. Из-за вашего прихода я забыл перевернуть песочные часы. Сейчас позо­ву кого-нибудь и спрошу.

Е к а т е р и н а. Не надо. Гости всё равно скоро появят­ся ‒ это главное. Кстати, я непременно выпишу из Ита­лии стенные часы... для вас. Или ещё лучше: выпишите их из Флоренции сами, за ценой я не постою.

Р у д ж е р и. Милости вашего величества превосходят все мои желания. Я уже давно купил бы себе часы, но без­божная цена...

Е к а т е р и н а. Почему же вы не обратились ко мне, отец мой? Клянусь мадонной, никто не скажет, что я дер­жу в нужде такого учёного, как вы. О, нет! Приходите завтра в Лувр или в отель де Суассон, и чек за нашей ко­ролевской подписью, выданный на имя суперинтенданта финансов, докажет, что нам не свойственны забывчивость и неблагодарность. Да хранит вас господь, отец мой! (На­девает полумаску и уходит через потайную дверь.)

Сцена вторая

Р у д ж е р и, спящая г е р ц о г и н я  д е  Г и з.

Р у д ж е р и. Что ж, я напомню тебе об этом обещании: без золота не раздобыть драгоценных рукописей, которые мне столь необходимы. (Прислушивается.) Стучат! Это они. (Закрывает дверь алькова.)

Д' Э п е р н о н. Эй вы там, эй!

Р у д ж е р и. Иду, иду, господа.

Сцена третья

Р у д ж е р и,  д' Э п е р н о н,  С е н - М е г р е н,  Ж у а й ё з.

Входит Ж у а й ё з, опираясь на духовое ружьё. С другой стороны его поддерживает Сен-Мегрен.

Д' Э п е р н о н. Держись, держись, Жуайёз! Вот, сла­ва богу, и наш колдун! Ну, отец мой, чтобы добраться до вас, человеку нужны ноги серны и глаза совы.

Р у д ж е р и. Орёл всегда вьёт гнездо на вершине ска­лы: с неё дальше видно.

Ж у а й ё з (разваливаясь в кресле). Так-то оно так, но к скале хоть видишь, как подойти.

С е н - М e г р е н. Полно, господа! Вероятно, всеведу­щий Руджери не ожидал нас ‒ иначе передняя была бы освещена поярче.

Р у д ж е р и. Вы заблуждаетесь, граф де Сен-Мегрен: я ждал вас.

Д' Э п е р н о н. Ты что, написал ему?

С е н - М е г р е н. Клянусь спасением души, нет! Ником­у даже слова не сказал.

Д' Э п е р н о н. А ты, Жуайёз?

Ж у а й ё з. Я? Ты ведь знаешь: без крайней-необходи­мости я писать не стану. Это занятие меня утомляет.

Р у д ж е р и. Господа, я ждал вас и думал о вас.

С е н - М е г р е н. Значит, тебе известно, зачем мы пришли?

Р у д ж е р и. Да.

Д'Эпернон и Сен-Мегрен придвигаются к астрологу, Жуайёз тоже, но не вставая с кресла.

Д' Э п е р н о н. Стало быть, все твои колдовские цере­монии проделаны заранее и нам остаётся лишь спраши­вать, а тебе отвечать?

Р у д ж е р и. Да.

Ж у а й ё з. Погодите-ка, чёpт вас побери! (Тянет к се­бе Руджери.) Поближе, поближе, отец мой. Вы, говорят, водитесь с нечистой силой. Если это так и встреча с вами может стоить нам вечного спасения, советую вам хоро­шенько подумать, прежде чем погубить отпрысков трёх знатнейших домов Франции.

Д' Э п е р н о н. Верно, Жуайёз! Мы ведь добрые хри­стиане.

Р у д ж е р и. Успокойтесь, господа, я такой же добрый христианин, как и вы.

Д' Э п е р н о н. Ну, раз ты утверждаешь, что твоё кол­довствo не имеет касательства к аду, я готов. Что тебе показать ‒ руку мою или лоб?

Р у д ж е р и. Ни то, ни другое. Все эти церемонии нужны нам, когда мы общаемся с простонародьем; ты же, юноша, вознесён так высоко, что я могу прочесть твою судьбу по некоему светилу, блистающему ярче других. Но­гаре де ла Валетт, барон д'Эпернон...

Д' Э п е р н о н. Как! Ты и меня в лицо знаешь? Впро­чем, что ж тут особенного ‒ я теперь так известен.

Р у д ж е р и (продолжая). Ногаре де ла Валетт, барон д'Эпернон, милости, коими ты осыпан ныне,‒ ничто в сравнении с теми, коими тебя осыплют.

Д' Э п е р н о н. Дай-то бог, отец мой, но чего же мне ещё ждать? Король и так уж зовет меня сыном.

Р у д ж е р и. Он делает это лишь из дружбы, друж­ба же королей преходяща. Но скоро он назовёт тебя братом, и уже не по дружбе, а в силу кровнородствен­ных уз.

Д' Э п е р н о н. Как! Тебе известно и о предполагаемом браке?

Р у д ж е р и. Как прекрасна принцесса Христина! Счастлив тот, кто будет обладать ею!

Д' Э п е р н о н. Но от кого ты узнал?

Р у д ж е р и. Разве не сказал я тебе, юноша, что твоя звезда ‒ ярче всех других светил? А теперь ваш черёд, Анн д'Арк, виконт де Жуайёз, тот, кого король также именует сыном!

Ж у а й ё з. Послушайте, отец мой, вы так ловко читаете в книге небес, что уже, наверно, прочли там, как не хочется мне вставать с этого покойного кресла, если только это не повредит моему гороскопу. Не повредит? Ну и прекрасно, я вас слушаю.

Р у д ж е р и. Юноша, видел ли ты когда-нибудь в своих честолюбивых снах, что виконт де Жуайёз стал гepцoгом и пэром, первым пэром Франции, если не считать принцев королевской крови и глав владетельных домов­ Лотарингского, Савойского и Клевского? Знай, эти меч­ты ‒ лишь половина того, что ожидает тебя наяву. Привет тебе, супруг Маргариты де Водмон, сестры королевы! Привет тебе, великий адмирал королевства Французского!

Ж у а й ё з (вскакивая). С помощью бога и своей шпаги я добьюсь этого, отец мой. (Протягивает Руджери коше­лёк.) Примите, как ни ничтожно подобное вознаграждение за обещание столь высокой судьбы. К сожалению, это всё, что я захватил с собой.

Д' Э п е р н о н. Слава богу, хоть ты мне напомнил. (Роется в кошеле, висящем у нeгo на поясе.) Ничего, кроме пуль для моего ружья! Я и забыл, что проиграл в приму всё до последнего золотого. Эти проклятые деньги живут ещё меньше, чем люди: не успеешь оглянуться, как их уже нет. Ей-богу, Сен-Мегрен, тебе следовало бы написать для них эпитафию: ты ведь приятель Ронсара [8].

С е н - М е г р е н. Если деньги тоже умирают, то могилой им служат карманы негодяев лигеров. В наши дни только у них и найдёшь испанские дублоны или экю с ро­зой. Впрочем, у меня ещё осталось несколько золотых, и если хочешь...

Д' Э п е р н о н (смеясь). Нет, не хочу. Оставь их себе на чемерицу для примочек, ибо ‒ да будет вам это извест­но, отец мой,‒ с некоторых пор у моего друга Сен-Мег­рена голова не в порядке. Он валяет дурака, но от его дурачества никому не весело. Впрочем, меня он всё-таки на­вёл на хорошую мысль. Пусть за мой гороскоп заплатит кто-нибудь из лигеров. Подумай, на кого бы выписать вексель. Помогай-ка, герцог Жуайёз! До чего звучный титул, а? Ну, соображай, соображай.

Ж у а й ё з. Что ты скажешь о Лашапель-Марто, конт­ролёре  счётной палаты?

Д' Э п е р н о н. Неплатёжеспособен. За неделю промо­тает всю казну Филиппа Второго [9].

С е н - М е г р е н. А как насчёт коротышки Бригара?

Д' Э п е р н о н. Старшины бакалейщиков? Вот вздор! Он же расплатится не деньгами, а корицей и табаком.

Р у д ж е р и. А Тома Крюсе?

Д' Э п  е р н о н. Поймай я вас на слове, отец мой, ваша спина долго была бы в обиде на ваш язык: Крюсе ‒ не из покладистых.

Ж у а й ё з. А как Бюсси-Леклерк?

Д' Э п е р н о н. Прокурор? Этот, слава богу, подойдёт. Благодарю за совет, Жуайёз. (К Руджери.) Вот тебе век­сель на десять экю с розой. Обрати внимание: в отличие от золотых солей и польских дукатов эта монета не обес­ценена и стоит двенадцать ливров. Отправляйся к этому негодяю лигеру и от имени д'Эпернона потребуй уплаты, а если он откажет, предупреди, что я сам явлюсь к нему, прихватив с собой человек тридцать дворян и дюжину пажей.

С е н - М е г р е н. Скоро ты рассчитаешься? Напоми­наю, нас ждут в Лувре. Пора, господа, идём!

Ж у а й ё з. Ты прав. Пошли, иначе мы рискуем не на­йти портшезов[10] и нам придётся возвращаться пешком.

Р у д ж е р и (удерживая Сен-Мегрена). Как, юноша! Ты уходишь, не спросив меня о своей судьбе?

С е н - М е г р е н. Я не честолюбив, отец мой. О чём же мне вас спрашивать?

Р у д ж е р и. Вот как? Не честолюбив! Даже в любви?

С е н - М е г р е н. Что вы сказали, отец мой? Говорите тише!

Р у д ж е р и. Ты не честолюбив, молодой человек, и тем не менее, чтобы воцариться в твоём сердце, некоей да­ме пришлось соединить в своём гербе эмблемы двух вла­детельных домов под герцогской короной.

С е н - М е г р е н. Тише, отец мой! Бога ради, тише!

Р у д ж е р и. Ну, ты и теперь сомневаешься в могуще­стве моей науки?

С е н - М е г р е н. Нет.

Р у д ж е р и. И по-прежнему хочешь уйти, не поговорив со мной?

С е н - М е г р е н. Должен бы, но...

Р у д ж е р и. А у меня есть что тебе порассказать.

С е н - М е г р е н. Кто бы ни говорил твоими устами – ­ад или небо, я выслушаю тебя! Жуайёз, д'Эпернон, подо­ждите меня в передней. Я сейчас.

Ж у а й ё з. Минутку, минутку! Где моё духовое ружье? Клянусь святой Анной, если на пятьдесят шагов в округе есть хоть один дом, принадлежащий лигеру, я в нём стекла целого не оставлю.

Д' Э п е р н о н. Будь спокоен, Сен-Мегрен, мы покараулим. Но смотри, не задерживайся.